Кузьма Сергеевич Петров–Водкин родился 5 ноября 1878 года в семье сапожника в патриархальном, старообрядческом Хвалынске. Это город – чаша, природа которого сама по себе являет некий целостный, сферически завершённый Космос. Это самодостаточный мир, живущий уединённо на самой границе Нижней и Средней Волги между Самарой и Саратовом на северной окраине Саратовской области.
Он окружён самыми высокими в Поволжской возвышенности горами. Географическое местоположение города создаёт особое оптическое пространство, которое окружает человека со всех сторон: здесь человек из царства линейной перспективы больших городов попадает в сферу. Хвалынск Петрова-Водкина – город с вертикальным измерением, где параллельные прямые пересекаются не в горизонтальной плоскости, а в вертикальной – в бесконечности космоса. Естественный круг, созданный природой этих мест, «заколдовывает»: он препятствует «излиянию» в сторону внешнего мира, заставляя ходить по кругу – «вокруг самого себя». Психологически это круговращение не что иное, как самопознание.
Именно Хвалынску Кузьма Сергеевич обязан своим целостным мироощущением, здесь он увидел землю как планету: «Очертя глазами весь горизонт, воспринимая его целиком, я оказался на отрезке шара, причём шара полого, с обратной вогнутостью, – я очутился как бы в чаше, накрытой трёхчетвертьшарием небесного свода. Неожиданная, совершенно новая сферичность обняла меня на этом затоновском холме». Позже эти ощущения оформятся в планетарную, «сферическую» перс-пективу, заставляющую зрителя, по мысли художника, «всколыхивать космос… внутри себя».
Детство и отрочество художника прошло в этом мире ковчега, улья, живущего общинными обычаями взаимопомощи, где мысли людей «всегда приспособлены к порядку жизни: посев, разлив, урожай, жнитво…», где время – колесо, а пространство – шар, включающий в себя и Волгу, и затоновские холмы, и Фёдоровский бугор, и горы, поросшие «строевой и мачтовой сосной», и самого Кузьму.
Здесь история ещё и не начиналась, люди «затаённо сожительствуют с ростом колоса», «оплодотворяя землю и принимая в себя её соки», «вечно в колесе труда». На родине приходит к нему осознание органической целостности: Вселенная, Земля, человек «растут» из собственного центра, как дерево. Человек «растёт» из сущности («человек – добрая форма; ещё не довершила развития» К. С.), Земля – из своего магнитного центра (ядра), Вселенная – из Бога. Целое органическое в отличие от целого механического не может быть собрано: части не имеют смысла сами по себе, смысл принадлежит целому: «одно я понял здесь и понял надолго – это то, что предмет изолированный, «предмет вообще» не есть сюжет для живописи». Ученик Петрова–Водкина Самохвалов вспоминал: «Он учил, что все вещи и всё, что мы видим – людей, здания, корабли, – мы видим в соотношении с мировым пространством…Он говорил: если ты рисуешь карандаш, лежащий на плоскости стола, твоя задача определить не только положение этого карандаша к плоскости стола, на которой он лежит, но и его отношения к стенам той комнаты, в которой находится стол, и стен этой комнаты – к мировому пространству, ибо каждая вещь, даже простой карандаш, находится в сфере мирового пространства».
«ОТСЮДА Я ВСМАТРИВАЛСЯ В МИР…»
В Хвалынске, на «милой родине», получил Петров–Водкин тот фундамент, на котором в дальнейшем будет строить свою жизнь и творчество, строить лестницу, но каждый шаг вверх он будет соотносить с этим крепким низом: «Отсюда я всматривался в мир… Здесь прошли годовые смены пейзажа, дожди и бури, вёсны и зимы, по ним я стану оценивать в дальнейшем эти явления. Здесь обдумывал я людей, животных и птиц. Устанавливал на свои места ценности, симпатии и ненависть. Здесь научился я любить землю – от влажной гряды с набухавшими ростками… до её массива, ворочающего бока луне и солнцу». Этим дням он даст название – «мои уюты», множественным числом обозначив их смысл в своём становлении: «…очевидно, в это короткое время получил я запасы образов, запасы семян моей родины, от напевов, шёпотов, сказов, с утра до постели баюкавших меня, научивших биться детское сердце в унисон с людьми, для которых трудна пчелиная жизнь, но которые умеют её заискрить неугасающей любовью к земле и человеку». Не будь этих светлых хвалынских «уютов», может быть, его живописная «философия» была бы с иным смыслом.
Позже, в 1905 году, на деньги, полученные за майоликовое панно «Богоматерь с младенцем» (на фасаде ортопедического института Вредена в Петербурге) Кузьма Сергеевич купил для родителей дом в южной части Хвалынска на пересечении улиц: «третьей от Волги» – Дворянской (ныне Ленина) и Грошовой (ныне Горького).
Исстари в Хвалынске южная окраина города, где находится этот дом, называлась Бодровкой. Дом как бы закрепляет угол последнего квартала. Угловые здания издали служили ориентирами для всякого прохожего, притягивали его взор. Проектировали такие дома и строили с особым тщанием. Два начала: функциональное и художественное, органично соединились в этом доме и не остались не замеченными художником. Дом является уникальным памятником деревянной поволжской архитектуры: украшен богатой пропильной резьбой, надворными постройками защищён от северных ветров, его освещают 12 окон на все четыре стороны (солнце в течение всего светового дня «гостит» в доме Петрова–Водкина). Сам дом являлся микрокосмом для художника, где он мог думать и испытывать блаженство, жить и творить. Сюда он привёз свою жену из Парижа, здесь бывали художники Пётр Митурич, Вера Хлебникова, Василий Орехов, Лев Радищев, Виктор Борисов–Мусатов, Илларион Елатонцев, архитектор Владимир Суслов, а композитор Дмитрий Шостакович мечтал купить этот дом.
В 1916 году Кузьма Петров–Водкин по своему проекту в юго-западных окрестностях Хвалынска, недалеко от дома, построил дачу, которую называл Красулинкой (по названию Красулинского родника, находившегося рядом с дачей). В письмах жене и друзьям из
Хвалынска он пишет: «Единственное место, где я хорошо себя чувствую, это у нас. Здесь… мне приходят мысли глубокие и поэтичные… Воздух здесь такой чистый, Волга так широка, что это даёт размах мысли… Дорога на гору, куда я хожу каждый день, до того хороша своим видом на широкий простор, без всяких жилищ, с уголком Волги и с лесами на фоне заходящего солнца. Каждый раз это преисполняет меня радостью. И теперь утверждаю, что нет места, прекраснее нашего…»
Кузьма Сергеевич мог порой возмущаться мещанским бытом хвалынских жителей, но и, гневаясь и раздражаясь на Хвалынск, любил его, писал о нём, не мог жить без него. В разлуке с ним, среди мелькающих впечатлений Петербурга, Москвы, Мюнхена, Лондона, Флоренции, Рима, Парижа, Алжира, Туниса, он не мог забыть город, который дал ему самые главные, самые острые впечатления.
Из дальних странствий спешил художник в свой город. Случай с Петровым–Водкиным мог бы служить иллюстрацией экзистенциального смысла жизни в своём собственном мире, название которому Хвалынск. Он «космифицировал» этот мир и сравнение его с другими организованными мирами, в которых ему довелось побывать, всегда было не в их пользу: «Какой-то изюмины недохватит для моих сограждан от здешнего благополучия», – писал он, примеряя Мюнхен к родному городу. С ностальгической тоской вспоминал Кузьма Сергеевич забавную пестроту хвалынских улочек, переулков, сам воздух – воздух детства: «Пусть меня обвиняют в квасном, географическом патриотизме, но, чтобы остаться правдивым до конца, я должен не только сказать, но воскликнуть: «Только на Волге, только в Хлыновске бывают такие вёсны. Вёсны, когда дышишь, купаешься воздухом сквозь всякие стены и запоры…».
Кузьма Сергеевич, «четырёхмерно» распространяясь, вберёт в себя многие стадии развития мирового Духа: и архаическую Грецию, и Византию, и ренессансный титанизм, и символизм, и модернизм в различных его проявлениях – и наполнит всё это космическими ощущениями органической целостности, подаренными ему хвалынскими пространствами. На творческом вечере в 1936 году художник скажет: «Родился на Волге. Рождение на Волге уже указывает на что-то. Прежде всего, это сразу, с детства устанавливает человеческий глаз на природные красоты широкого водного пространства, холмов… Это заражение пейзажами Волги играет свою роль. Недаром Волга дала нам многих художников более или менее близкого порядка…»
Валентина БОРОДИНА